Стон и шепот  - Стелла Грей

Не удержавшись, прикрыла грудь руками, нахмурилась и спросила, начиная злиться:

– Зачем тогда вы здесь? Раз я настолько дисгармонирую с идеалом.

Он молчал какое-то время.

– Потому что все еще хочу. Но да, мне надоело с тобой бороться и уговаривать. Ева, у тебя не получится лежать подо мной, смотреть в потолок и думать, какой я подлец, а ты несчастная жертва. Та самая первая ночь была взаимной. И в этом доме, на рояле, ты получала удовольствие от моих прикосновений. Но сейчас тебе надо самой делать шаги навстречу, а не ждать, пока их совершу я. В общем, инициатива, Ева. Будет инициатива – будет и фониатр.

Я почувствовала, как лицо заливает краска стыда. И снова в душе взметнулся гнев на этого человека, отчего я забылась и спросила, едва не шипя:

– Значит, я вас еще и соблазнять должна?!

Мгновение, и я остыла. Тут же стала жалеть о выпаде, понимая, что так себя не ведут, если хотят добиться своего. Так нельзя.

Вот только Руслан усмехнулся и ответил совершенно без раздражения, даже более спокойным и довольным тоном, чем раньше:

– О да. Именно это. – Он пружинисто встал, поправил манжет и рассеянно добавил: – Николай пришлет к тебе специалистов по всей этой девичьей лабуде… Говорят, что ничто не радует женщину так, как новый маникюр. Проверим?

Он вышел, удовлетворенно кивнув и осторожно прикрыв за собой дверь. А я так и стояла: голая, злая и униженная.

Поганый извращенец!

Сволочь!

Негодяй!

Значит, хочет, чтобы я привела себя в порядок и сама умоляла взять? Что ж, я смогу и это! Я смогу.

Руслан Коршунов

Я вышел из комнаты Евы довольный, как никогда.

Наконец-то прошла ее апатия, и птичка снова начала ругательно чирикать. Помнится, меня это вначале не устраивало. Теперь я понимаю, что злость и ярость и правда можно обернуть в любую другую эмоцию, а вот добиться страсти от амебы, валяющейся поперек кровати – сложно.

Всегда ненавидел людей, впадающих в состояние жертвы. Надо бороться, даже когда от тебя ничего не осталось. Если бы я всякий раз, когда наступал жизненный пиздец, складывал руки и шел ко дну, то мои кости уже давно обчистили бы рыбы.

Бизнес не терпит слабаков. А жизнь мало от него отличается, если смотреть в самую суть.

Ну, а Ева – это нежная птичка, которой я даю последний шанс.

Кстати, наверное, не помешает смотаться в Гнесинку.

Кивнув своим мыслям, я вышел из дома, сел в тачку, завел двигатель и с ходу выжал максимум. Хотелось скорости и страсти. Или бешеного секса, чтобы снять напряжение. Так как последнее мне пока не светило, пришлось довольствоваться первым.

До академии Евы я доехал через полтора часа и отправился в ректорат. Двигаясь по коридору, замечал, как студенты расступаются в стороны, едва меня увидев, хотя до этого в узком пространстве царила толкотня. Сдержанно усмехнулся уголками губ, понимая, что в людях все же есть очень многое от животных. Они чуют сильного хищника и предпочитают убраться с дороги.

Но вместе с уже привычными чувствами из самого дальнего, затерянного на просторах тундры моей души уголка начали подниматься совершенно другие эмоции.

Я ведь тоже когда-то бредил этим местом… Так давно, что теперь все кажется неправдой.

К самому ректору меня проводила обширная дама преклонных лет, которая сначала встретила сурово, но растаяла буквально через пару искренних комплиментов. Я не солгал, голос у мадам и правда был приятный, хоть уводи в качестве личного секретаря в свой офис.

В просторном кабинете, отделанном ореховыми панелями, полном антикварной мебели и безделушек, за массивным столом сидел сухонький импозантный старик.

– Здравствуйте, – вежливо поприветствовал он меня, поднимаясь.

Верно истолковав вопросительную паузу и изогнутую бровь, я представился:

– Руслан Коршунов. Рад с вами познакомиться, Виктор Захарович.

– Взаимно. – Профессор с достоинством склонил седовласую голову и указал на кожаное кресло напротив, приглашая присесть. – Что вас ко мне привело?

– Одна из ваших студенток, – сразу перешел к делу я и пояснил: – Ева Демина. К сожалению, она сломала ногу. Перелом сложный, и в ближайшие месяцы девушка не сможет вернуться к занятиям, потому хотела бы взять академический отпуск. У меня есть все нужные справки.

Я достал из папки файл со сфабрикованными доктором Нестеровым документами и аккуратно положил на стол.

Ректор взял бумаги, нацепил на нос круглые очки и внимательно изучил все предоставленное.

– Тут есть упоминание о сорванных связках, – наконец нахмурился пожилой музыкант и, вперив в меня пристальный взгляд, спросил: – Насколько травма серьезная?

– Это второй пункт нашей с вами беседы, – спокойно и доброжелательно продолжил я. – Перелом сложный и получен во время аварии. Ева сильно испугалась, кричала и повредила голос. Мы собираемся вплотную заниматься его восстановлением, и потому я бы просил предоставить список фониатров. Сами понимаете, проблема деликатная, нужен по-настоящему толковый специалист, и я полагаю, что вы можете кого-то порекомендовать.

– Разумеется, я дам контакты нужных людей. Потеря голоса – это катастрофа… – нахмурился Виктор Захарович, нервно перебирая тонкими пальцами бумаги. – Нога-то заживет, а связки дело такое… Очень жаль девочку, я недавно слушал отчетные выступления, и она подавала большие надежды, да и ее руководитель говорил о Еве, как о лучшей студентке потока, буквально живущей музыкой.

Я едва не поморщился. Мои чувства были далеки от жалости и сострадания к несчастной сиротке, ведь я как раз столкнулся с оборотной стороной этой одержимости пением. Но по крайней мере понятно, что случилось с девчонкой. Депрессия обыкновенная. Надо будет проследить, чтобы Ева все же принимала те успокоительные препараты, прописанные Нестеровым.

Но я живо изобразил на лице участие, сочувствие и, раз диалог все равно свернул в эту сторону, воспользовался ситуацией:

– Было бы очень интересно послушать. Меня она пением, к сожалению, не баловала.

Сказал и тотчас пожалел о мимолетной откровенности, так как взгляд старика мигом стал колючим.

– Вы, кстати, кем приходитесь студентке Деминой?

А действительно, кем? Любовником на месяц? Чую, что ректор будет не в восторге от истины. Я ее мужчина?

Внутри все воспротивилось от этого предположения. Признавать, что я чей-то, это… как, опять же, сложить руки и пойти ко дну. Остановиться на одной женщине? Бред!

Но перед внутренним взором внезапно встал образ Евы, не злой или апатичной, а светлой и радостной… Такой я видел мать в те далекие годы, когда был жив отец, и она еще не убила себя бесконечной работой. Потом лишь потухшие глаза и материнская жизнь, положенная на алтарь моего будущего. Жертва, которую никто не просил.